неужели дейнерис таки жахнется с жоном сноу
хехехе

Марионетки с большими грустными глазами и пришитыми улыбками, танцуют под куполом пристальных взглядов людей, чьи лица скрыты причудливыми масками птиц. Падальщики, что пожрут их, стоит лишь споткнуться. Куклы, кружась без музыки в забытье прокуренного тихого зала, ловят монетки, что бросают на сцену их палачи, и прячут в чулки.
Кто-то стоящий в тени бросает цветок немой безымянной кукле с самой грустной улыбкой. После представления окликает, гладит истерзанные нитями запястья, по доброму смотрит в стеклянные глаза.
… Треск...
Левый глаз куклы лопнул, слёзы кровавой змейкой ползут по румяной фарфоровой щеке, а неизвестное до этих минут биение в груди теплом растекается по телу.
В пустой глазнице загорелся живой огонь. Нити упали на пол, а теплая, живая кожа под треснувшим фарфором за кровоточила.
Незнакомец взял куклу за руку, она больше не была холодной и пульсировала. Улыбка перестала быть грустной, а взгляд пустым.
Стекла и зеркала в театре треснули и осыпались, а огромная дверь, выход из которой когда-то был невозможен, исчезла.
Куклы оборвали нити и разбежались.
А безымянная немая танцовщица рассыпалась сотней бабочек.
Представление окончено, театр закрывается.